Поонежье: спасатели русской старины
Ветер приносит запах моря, где-то за длинными избами мычит бык, над селом разносится стук топора.
Я стою и наблюдаю, как плотник Владимир Казаков рубит в толстом бревне чашу, куда потом ляжет другое бревно: старый способ, с помощью которого сотни лет назад без гвоздей создавали архитектурные шедевры и целые поселения. Владимир останавливается, вытирает пот со лба и демонстрирует мне свой топор.
– Видишь? Плотницкий топор, колунообразный, сделан по старинным, XVII века, образцам. Я сделал себе несколько штук таких. При ударе не остается засечек, царапин, зазубрин, поверхность – гладкая, дождевой воде негде задерживаться, поэтому дерево меньше гниет. Пилой так не сделаешь!
Плотник еще раз взмахивает топором, отлетают щепки.
– Бревна, с которыми поработали таким топором, служат дольше – а ведь именно это нам и нужно, – продолжает Казаков.
Владимир щурится на солнце и показывает мне на деревянную главку церкви, над которой кружат птицы. Если присмотреться, видно, что главка покрыта осиновыми лемехами – деревянной черепицей, которой издавна крыли купола рубленых, а потом и каменных церквей.
– Каждый лемех при реставрации мы тоже вытесываем вручную с помощью топоров, по той же самой причине: чтобы в дерево не попадала влага. Посмотри, свежий лемех золотистого цвета, а с годами он становится серебряным.
Казаков показывает на верхушку Никольской церкви – деревянные купола и правда отливают на солнце серебром.
По словам Казакова, при работе важен не только сам топор, но и точно рассчитанная сила удара или, например, умение в движении чуть подкрутить орудие – множество мелочей, которыми плотники прошлого владели в совершенстве.
Владимиру 59 лет, он закончил Реставрационный центр Александра Попова, всю жизнь имеет дело с деревом. В «Общее дело» попал после того, как первый раз поехал в одну из экспедиций волонтером.
Сейчас вот работает в селе Ворзогоры на берегу Белого моря, волны плещутся буквально в сотне метров. С другой стороны села – болота. Добраться до Ворзогор можно лишь извилистым путем. Сначала из Архангельска 200 километров до города Онега на автобусе или такси; потом переправиться через реку, в поселок Поньга. А дальше, договорившись с кем-то из частников (которые всегда дежурят на переправе), проехать еще 20 километров по грунтовке, петляющей среди леса. Впрочем, труднодоступность не помешала Ворзогорам попасть в 2016 году в список «самых красивых деревень России» – его составил портал Министерства культуры России. В село периодически приезжают туристы и журналисты, и сегодня в социальных сетях нередко попадаются объявления путешественников: «Сниму комнату в Ворзогорах на время отпуска».
То, что старая поморская деревня в какой-то момент зажила новой жизнью, – заслуга проекта «Общее дело», который 12 лет назад начал здесь свою работу с восстановления старинной колокольни. Если быть более точным – сам фонд, спасающий старинные деревянные церкви по всему Русскому Северу, от Карелии до Архангельской области, появился именно благодаря Ворзогорам.
Я в гостях у отца Алексея (Яковлева) – одного из тех людей, с которых фонд начинался. Огромная северная изба со множеством комнат, на полу тканые деревенские дорожки, на окнах белые кружевные занавески. Пьем чай из самовара и едим пирог. День в Ворзогорах перевалил на вторую половину. Отец Алексей – москвич, настоятель храма преподобного Серафима Саровского на северо-востоке столицы. О Ворзогорах узнал 15 лет назад – от жены, художницы Татьяны Юшмановой.
– Она очень любит Русский Север, знает многие укромные уголки, была почти везде – в Карелии, в Архангельской и Мурманской областях. Там написаны многие из ее картин. Однажды Татьяна оказалась в Ворзогорах, шла по улице и услышала стук топора на старинной деревянной колокольне. Зашла внутрь: там оказались дедушка с местными подростками – чинили крышу.
Ситуация была нехарактерной для начала 2000-х годов: жители деревень в то время, скорее, разбирали на дрова деревянные строения, чем пытались их отремонтировать. Деревни пустели, люди переезжали в города, чтобы не тратить деньги на содержание старых домов.
Старика звали Александр Порфирьевич Слепинин (в деревне его называли просто Порфирьичем), рыбак и плотник, ему на тот момент было уже за 70.
– В следующий раз поехали в Ворзогоры вместе с женой, – рассказывает отец Алексей. – Потом я предложил прихожанам нашего храма помогать Александру Порфирьевичу, собрали денег, и через какое-то время в селе удалось не только отремонтировать колокольню, но и провести противоаварийные работы (починить крышу от протечек, заменить сгнившие бревна) в храме преподобных Зосимы и Савватия Соловецких (1850 год) и законсервировать храм святителя Николая Чудотворца XVII века.
Долив мне чаю из самовара, отец Алексей продолжает:
– А потом мы подумали – почему бы нам этим не заняться: попытаться законсервировать все гибнущие деревянные храмы на Русском Севере, чтобы они перестали разрушаться и смогли бы дожить до реставрации. Так появился фонд, который мы создали сначала с друзьями, ну а потом к нам стало присоединяться все больше людей.
В Москве при храме преподобного Серафима Саровского отец Алексей открыл Школу плотницкого мастерства, где учатся многие волонтеры. Уже знакомый мне Владимир Казаков тоже преподает там – вместе с учениками-выпускниками они делают главки для церквей. Главки – высшее мастерство для плотника, а начинают обычно с обработки бревен для срубов, потом учатся рубить чаши. Отец Алексей рассказывает:
– За 11 лет существования проекта мы провели уже больше 270 экспедиций, обследовали 350 храмов и часовен и в 137 провели противоаварийные и консервационные работы: закрывали кровли от протечек, меняли прогнившие бревна, очищали строения от мусора и птичьего помета, косили траву вокруг... Уезжая, мы обязательно оставляем жителям памятку – что и как делать, как дальше следить за старыми постройками.
На следующий день в Ворзогорах я знакомлюсь с плотником Порфирьичем. Вдвоем мы идем по селу. Вокруг – типичные северные дома, длинные, под 30 метров: суровая погода диктует свои условия, поэтому под одной крышей тут традиционно располагаются жилые и хозяйственные сооружения – сеновал, хлев, конюшня, амбар.
– В моем детстве, в 1940-х годах, всю деревню можно было обежать по крышам. Мы, мальчишки, так и делали иногда. А потом постепенно дома начали разбирать – кто-то на дрова, кто-то просто продавал доски за бутылку водки. Скота почти ни у кого нет, а без животных – ну сами подумайте, кому сейчас такой большой дом нужен.
В этом году 85-летний Александр Порфирьевич ездил в Москву. В Общественной палате Российской Федерации жителю маленькой северной деревни вручали премию «Культурное наследие» – как одному из вдохновителей и основателей проекта «Общее дело», спасителю памятников русского деревянного зодчества.
Порфирьич рассказывает, что семья его родом из Курской губернии. В 1900-х годах семью отца сослали в политическую ссылку на север – с тех пор Слепинины обосновались в этих местах.
– Всю жизнь живу в Ворзогорах. Хорошо помню, как на субботнике комсомольцы с песней скидывали с церкви купола. Да еще иконы в выгребную яму выбрасывали. А потом многие годы наш храмовый комплекс просто стоял и разваливался. Я смотрел на все это, и душа болела. Вот и начал потихоньку восстанавливать колокольню.
Мы стоим со Слепининым перед деревянным зданием колокольни XVIII века – той самой, с которой когда-то все и начиналось. Рядом – Никольская (1636 год) и Введенская (1793) церкви. Эти три постройки – деревянный «тройник» (так здесь называется ансамбль из двух церквей и колокольни). Одна церковь – летняя, просторная, вторая – зимняя, она меньше, но зато есть четыре печи. «Тройник» в Ворзогорах – один из немногих уцелевших в нашей стране и единственный на Белом море.
Как расскажет мне позже архитектор-реставратор Андрей Бодэ, один из ведущих специалистов по деревянному зодчеству Русского Севера: «Причины расцвета этого искусства в нашей стране простые – огромное количество доступного стройматериала, лес повсюду. В той же Италии, сами понимаете, подобное было бы невозможно».
По словам Бодэ, сегодня количество исторических деревянных построек быстро сокращается – они разваливаются, гниют, сгорают в пожарах. Для их сохранения государственных ресурсов явно недостаточно. Проект «Общее дело» проводит противоаварийные работы на очень большом количестве памятников – делают то, чего не делает государство.
Масштабы гибели памятников архитектуры наглядно показывает доклад «Деревянные храмы и часовни Русского Севера. Анализ текущего положения», сделанный в 2014 году по данным, собранным «Общим делом». Согласно документу, в одной только Архангельской области в 1917 году было 614 церквей, а к 2014 году осталось лишь 225. Как говорит Илья Зибарев, меценат и соучредитель проекта: «Эти храмы в нашей стране превратились из предметов для гордости в развалины! Пройти мимо такой трагедии нельзя. Хотелось бы, чтобы деловые люди понимали, деньги – это и возможности, и ответственность, их можно и нужно вкладывать не только в роскошь, но и в такие важные проекты. Хочется, чтобы как можно больше людей увидело уникальные северные храмы, чтобы мы вместе делали все возможное для сохранения этих удивительных исторических объектов».
Окраина села, небольшой лес, несколько туристических палаток, поставленных друг за другом. 9 утра, лето, уже начинает припекать. У волонтеров, которые приехали сюда из Москвы, время завтрака.
Никита Сенькин – координатор «Общего дела», занимается организацией экспедиций. Отмахиваясь от налетевших мошек, он рассказывает нам план дня: «С десяти начнется работа, обедать будем в три или в четыре, а ужинать в девять». Никите 30 лет, закончил Московский финансово-юридический университет, работал юристом. Потом съездил в одну из экспедиций «Общего дела», выучился на реставратора, с тех пор он – один из главных координаторов фонда.
– Среди наших волонтеров – люди самых разных профессий, – рассказывает Никита, – военные, врачи, музыканты, художники, чиновники. Приезжают, кстати, и иностранцы. Все люди едут в экспедицию в свой отпуск.
Из палатки выбирается с кружкой 34-летняя Лидия Курицына, она, как и Никита, тоже координатор фонда, в прошлом – мос-ковский банковский служащий. Лидия рассказывает:
– В прошлом году мы провели 64 экспедиции, в них участвовало 550 добровольцев.
Почему люди в свой отпуск отправляются не на Бали, а в северную глушь – и не отдыхать, а трудиться с утра до ночи? Позже я поговорю и с другими волонтерами. Вот Владимир Тараканов, ему 41 год, работает крупным чиновником в структуре МЧС:
– Никогда не забуду поездку 2016 года. Первый раз в жизни оказался на Русском Севере – позади тысяча километров пути, время около часа ночи. Где-то там за рекой, за туманом – деревянный храм святителя Николая Чудотворца в деревне Юмиж. Храм ждал нас 87 лет: в 1929-м отсюда забрали последнего священника и увезли невесть куда. Сложно было представить, что через неделю под восстановленной кровлей впервые за много лет будет совершена литургия, 25 человек примут крещение. Храм получил новую жизнь!
Тараканов рассказывает, каким вернулся из той поездки: мышцы гудели от непривычного труда, болела поясница, но чувствовал он себя совершенно счастливым:
– Понял, что это был лучший отпуск за всю жизнь – а мне тогда было уже 39.
Я снова на Севере, передо мной – вечерний пейзаж села Подпорожье. Неподалеку возвышается новый объект, который нужно спасти: многоглавый шедевр, церковь Владимирской иконы Божией Матери 1745 года – она изображена на логотипе «Общего дела». Поставлены леса, и это только начало. Над храмом проплывают облака, я стою и думаю: когда завершатся работы, это будет не просто произведение деревянного зодчества, а, пожалуй, частичка настоящей русской души – вот она, не нужно нигде больше искать.
Крыса ощущает рентгеновские лучи тем отделом мозга, который управляет органами обоняния. - :
